Главный герой картины (слева), получивший удар ножом, был спасен тем, кто его ударил / Марс Медиа Энтертейнмент
Юлия Ларина
Представьте себе, что до сих пор немецкие режиссеры не касались в своих фильмах темы преследования евреев в Германии, и вот сейчас наконец такой фильм появился. Представить трудно. Но примерно это произошло в истории взаимоотношений Турции и Армении: турок Фатих Акин, родившийся и живущий в Германии, снял первый для Турции фильм о геноциде армян в Османской империи. Хотя с момента геноцида прошло уже 100 лет. Дело в том, что, в отличие от Германии, осознавшей свою вину перед евреями, Турция геноцид армян не признала. Эта тема до сих пор остается в стране табуированной. Но Фатих Акин всю жизнь прожил в другой стране.
На экране – кузнец Назарет Манукян (французский актер алжирского происхождения Тахар Рахим), который во время геноцида армян в 1915 году теряет сначала голос (из-за удара ножом), а потом семью (из-за того, что ее угоняют из родной деревни). Близкие гибнут, за исключением двух дочек-близнецов, о чем он узнает годы спустя. Дальше он ищет повзрослевших дочерей по всему свету. На первый взгляд, это такой вестерн. Но от режиссера отвернулись многие турки, в том числе из близкого окружения. Причем некоторые еще до того, как фильм вышел.
У российских продюсеров фильма – армянские корни: Рубен Дишдишян и Арам Мовсесян (кинокомпания «Марс Медиа Энтертейнмент»). По словам режиссера Фатиха Акина, участие в фильме было для них вопросом морали.
Фатих Акин на премьере своего фильма в Москве / Марс Медиа Энтертейнмент
«МНГ» поговорила с режиссером фильма «Шрам» Фатихом Акином о Турции, не отказавшейся от табу, о Германии, переосмыслившей свое прошлое, и о России, так до конца и не осознавшей ужасы собственной истории, в частности сталинизма. Предлагаем высказывания режиссера.
«Я мало знаю историю России. Для меня она начинается с 8 мая 1945 года: Советский Союз, холодная война, страх перед коммунизмом и потом распад СССР…
Риторика моего фильма такова, что затрагивает инстинкты зрителей. «Шрам» рассказывает о чем-то архаичном и, думаю, может вскрыть определенные архаичные чувства. Если есть темное прошлое и это отложилось в психике русского зрителя, тогда он сможет идентифицировать себя с героями фильма. Геноцид касается не только какого-то одного народа».
«Переосмысление истории – в любом случае здоровый процесс для каждого народа. Это я знаю по немецкому опыту. История национал-социалистической Германии анализируется до сих пор. Не стоит думать, что когда-то переосмысление должно завершиться. Национал-социализм, или неонационал-социализм, существует и сейчас. Но, слава богу, его можно охватить взором, его сторонники составляют меньшинство. И это, конечно, связано с нашим пониманием истории. Но почему Германия была в состоянии переосмыслить свою историю, а Россия или Турция нет? Потому что Россия и Турция были победителями. Османская империя, правда, проиграла Первую мировую войну, и, по инициативе англичан, из-за геноцида началось переосмысление истории. Но Ататюрк этот процесс остановил, потому что решил из поражения сделать победу. После Первой мировой, когда Турция была оккупирована, партизаны вели освободительную борьбу. Ататюрк как победитель мог, конечно, переписать книги по истории. Он вначале осудил геноцид армян. Но он работал с чиновниками, ответственными за геноцид, потому что других чиновников, которые имели бы опыт для управления новой республикой, у него не было.
Россия, как я себе представляю, будучи освободительницей и победительницей, могла иначе относиться к истории, чем Германия, проигравшая войну. Для нас в Германии, для анализа Холокоста, проигрыш был в какой-то мере благом. Немцы переосмыслили Холокост не потому, что мы лучше или хуже других, а потому, что был Нюрнбергский процесс, потому что мы должны были жить с этим позором, потому что новое поколение стало задаваться вопросами. Проще говоря, поражение привело к чему-то морально конструктивному. Здесь, в России, не знают поражения в войне».
«Травма может быть преодолена. Я думаю, для многих обществ попытка что-то забыть или спрятать поглубже – самый простой путь. Поскольку преодоление травмы всегда связано с болью. И человек не знает, что это может быть для него полезным. Проще боль проглотить и подавить».
«В Германии фильм воспринят иначе, чем во Франции, США или Италии. Именно потому, что Германия пережила Холокост. И он стал важной частью нашей немецкой идентичности. В том числе и моей. Я не сразу признал Холокост частью моей идентичности. У меня нет немецких предков, мои родители не уничтожали евреев и их родители тоже. Это не мой Холокост, это Холокост немцев, думал я. Кроме того, в моем багаже уже есть геноцид. Сегодня я так не думаю. Работа над фильмом привела к пониманию, что не только геноцид армян – мой геноцид, но и уничтожение евреев – тоже мой геноцид. В какой-то момент осмысление начинает преодолевать национальные и этнические барьеры. Один человек причиняет боль другому человеку. И меня это тоже касается».
